Дневной свет такой тусклый. Солнце совсем не яркое. Небо не голубое. А облака серые, словно окутанные городской пылью. Даже воздух кажется другим, затыхлым и спертым. Хоть ноги и  привели измученное тело на улицу, легкие не могут дышать полноценно. Не здесь, среди серых бетонных стен, годами хранящих боль и отчаяние. У них ведь тоже есть уши. И они слышат. Дикие вопли, пугающие бормотания. Эхом отражаются стоны и медленно затихают, словно растворяясь в воздухе и отравляя его своей горечью. На веранде перед громоздким зданием, возвышающимся к небосклону своим зловещим ржавым куполом, голоса не смолкают. Звук их не похож на спокойную человеческую речь, имеющую смысл и логическую последовательность. Слова вырываются из бледных, дрожащих уст, но произношение их смазанное и приглушенное, совсем не ясное, даже моему острому слуху. Да и едва ли мне хочется знать, что на уме у этих бедолаг-пациентов, страдающих проблемами с головой. Так даже проще. Словно говорить на разных языках, не отвлекаясь и не задумываясь над смыслом чужой речи. Мне дороже собственные размышления. Неясные, спутанные, как клубок ниток. Закрыть глаза и ни о чем не думать. Погрузиться в сон, забывшись и потеряв связь с реальностью. Невозможно. Не получается. Поэтому нет смысла изводить себя в палате. Холод пробирается сквозь тонкую ткань кофты и скользит по спине, когда я, скрестив руки, прислоняюсь к колонне. Опора, вот что мне сейчас нужно. Пока взгляд блуждает вдали средь верхушек деревьев, выглядывающих из-за забора. На воле. Хочу вместе с ветром нестись посредь зеленеющих листьев и хвойных иголок, чувствовать сырую землю под ногами и набирать полные легкие кислорода. Кутаться в норе от посторонних глаз, где никто не найдет и не потревожит покой. Преданностью койота тоскует мое сердце по тебе, испуская тоскливый вой, родина моя - дикая природа. Мой дом, мой кров, моя обитель. Я была рождена человеком, но с презреньем смотрю теперь на их существование и образ жизни. С ужасом поражаюсь жестокости, которую несут они миру, с которой уничтожают брата своего и предают. А ведь я монстр. За последние годы, долгие годы моего одинокого существоания, эта мысль каждый божий день атаковала меня. Да вот только разве существа, ежедневно просыпающиеся в человеческом обличие, на самом деле человечны? я видела, как обращаются в этом угнетающем месте с пациентами. Избивают их без жалости, подвергают мукам. Незаслуженно, несправедливо. Как-будто это они виноваты в том, что болезнь взяла верх. Больны. Душевно больны. А здесь их губят еще больше, подавляя последние неповрежденные уголки чистой души.
Я не по своему желанию попала в психиатрическую клинику. И это чувство, что меня держать против своей воли, запертой в этих дьявольских стенах, с каждым мигом давит все более тяжело и больно. Потому что я привыкла быть дикой и свободной. Привыкла сама контролировать свои действия и принимать решения. А с того момента, как какой-то глупый мальчишка обратил меня обратно в человека, я потеряла всякую способность самостоятельно отвечать за свою жизнь. С того момента, как я потеряла облик койота, я потеряла важную часть себя. Все мое беззаботное, ну, или почти беззаботное, существование в Бейкон-Хиллс полетело ко всем чертям. Я могла бы спокойно вести привычную жизнь, к которой привыкла, которую полюбила. Но вместо этого вынуждена сидеть здесь. Из-за подростков, возомнивших себя героями. Из-за отца, решившего, что я спятила. Да много ли он знает о жизни! еще тогда, в первые секунды нашей встречи, я увидела в его глазах нечто нездровое. Медленно, но верно мой собственный отец катился навстречу месту, в котором мне на данный момент приходилсь находиться. Это страшно, но мне кажется, что его ждет та же участь, что и многих, застрявших здесь личностей, потерявших себя и свой рассудок. Я даже не чувствую боли. Отец умер для меня в тот самый день, когда я стала причиной автокатастрофы и гибели матери и сестры. И воскрешать чувства любви и нежности к этому человеку стало невыносимым теперь, ведь он даже не старался принять меня.
Мои мысли далеко уводят меня каждый раз, когда я любуюсь пейзажими, более живыми и ясными, чем атмосфера клиники. Один голос недалеко от меня отличается от остальных туманных и непонятных звуков больницы. Сперва я не обращаю внимания, но он настолько отчетливый и звонкий, что голова без каких-либо прилагаемых усилий оборачивается. А затем я вижу его. В невзрачной футболке и совершенно нормальных джинсах, еще не запачканных пылью здешних залов. Взъерошенные волосы, карие глаза. Кажется он даже обратился ко мне. Но мне все равно, что он говорит. Я знаю его. И у меня осталось одно незаконченное дело с этим «спасителем». Кажется кому-то по лицу нужно отвестить одную большую и крепкую благодарность. Ну, держись, парень. Не отдавая себе отчета, я в считанные секунды срываюсь с места и замахиваюсь рукой, между тем по привычке скалясь зубами. Может на мне теперь нет шкуры и хожу я на двух ногах, во мне все еще осталась сущность койота, которая с удовольствием нанесет удар.